наказания за несвоевременную или неполную сдачу семенного хлеба: конфискация всех семян, живого и мертвого инвентаря, а также засеянных полей в пользу государства. Сроки разверстки по извлечению семенного хлеба определялись с 25 января до 10 февраля 1921 г.[924].
Руководство Тюменской губернии приняло решение, которое по сути противоречило Инструкции Совнаркома «О порядке и способах создания семенного фонда и сохранения семян для полного засева». Данная инструкция предусматривала два варианта сохранения семян: ссыпку—складку в общественные амбары и оставление семян у крестьян под расписку (бронирование). Ссыпка—складка семян в общественные амбары признавалась Совнаркомом «предпочтительной, но и более трудно проводимой». Использовать ее рекомендовалось в основном в потребляющих губерниях и при условии наличия в них хорошо налаженного и гибкого административного и продовольственного аппаратов. По обоим указанным критериям Тюменская губерния относилась к числу административно—территориальных единиц, в которых Совнарком рекомендовал ограничиться бронированием семян с оставлением их у владельцев[925]. Раньше других тюменских уездов инициативу по началу семенной кампании проявили руководители Ишимского уезда, наиболее пострадавшего от продовольственной разверстки. 10 января 1921 г., то есть еще до выхода приказа губернского начальства, уездный продком постановил: с целью увеличения посевной площади в уезде в 1921 г. на 25% изъять весь семенной материал по волостям. Для этого требовалось установить плановый показатель сбора семенного материала по каждой волости. Расчет основывался на площади посева 1920 г., увеличенного на 25%. Ишимские уездные руководители ориентировались применить те же административные методы, которые использовались при проведении государственной продовольственной разверстки[926].
4 февраля появился циркуляр за подписью секретаря Тюменского губкома РКП (б) С. П. Аггеева и губпродкомиссара Г. С. Инденбаума, выдержанный в традиционном силовом ключе: объявлялось, что после выполнения государственной продразверстки (6,6 млн. пудов) важнейшим вопросом становится посевная кампания – в первую очередь сбор семян в общественные амбары в количестве 9 млн пудов. Как и прежде хлебная разверстка, задание по семенам для волостей и сел не подлежало никакому изменению. Продработникам на время посевной кампании присваивался статус и права уполномоченных посевкомов. Основным методом реализации посевной кампании являлось принуждение вплоть до вооруженной силы – требовалось действовать, как и ранее, твердо и решительно, не допуская колебаний[927]. Сбор всего семенного материала в общественных ссыпных пунктах обрекал крестьян на невозможность будущего посева – впереди маячила перспектива голода. Для организации работ по сортировке семян губерния была просто не готова: для этого требовались сотни специалистов, а во всей системе губпродкома таких специалистов было всего 4 человека[928]. Указанные события послужили толчком к стихийному взрыву, объективно синхронизировали выступления населения ряда районов. Первоначально центрами локальных вооруженных вспышек стали населенные пункты, где находились продовольственные конторы, а также крупные железнодорожные станции.
Советское и партийное руководство Сибири, располагая достоверными данными о повсеместном недовольстве крестьянства продовольственной политикой, предполагало о возможности перерастания локальных вспышек в массовые протестные выступления. На секретном заседании Омского губкома и губисполкома 28 января 1921 г. в докладе полномочного представителя ВЧК по Сибири И. П. Павлуновского предупреждалось об опасности «предстоящей полосы крестьянских восстаний», необходимости их предупреждения и ликвидации. 31 января телеграмма представительства ВЧК по Сибири была направлена в губернские ЧК: «В Сибири мы подходим к полосе массовых крестьянских восстаний»[929]. Однако можно предположить, что сибирское руководство не ожидало столь внезапного, стремительного и мощного развития событий. Об этом свидетельствует следующее обстоятельство: президиум Тюменского губисполкома на заседании 21 января 1921 г. (то есть всего лишь за десять дней до начала восстания) решил, что пришла пора отменить военное положение на территории Тюменской губернии, оставшееся еще со времени прохождения фронта по территории губернии в войне с Колчаком. Президиум возбудил соответствующее ходатайство в адрес Москвы, обосновывая собственное решение об отмене военного положения рядом аргументом: «устойчивым и твердым», по оценке советского руководства губернии, положением власти; успешным проведением продовольственной кампании, не вызвавшей необходимости применения массовых репрессий; отсутствие заговоров, восстаний или выступлений контрреволюционных элементов[930].
В данном решении губернского руководства просматривается стремление приукрасить реальное состояние губернии перед центральной властью. Несомненно, члены президиума были информированы из донесений ЧК, внутренних войск, местных органов о фактах вооруженных столкновений и выступлений крестьянства в ноябре—декабре 1920 г. В донесении чрезвычайной тройки Ишимского уезда сообщалось: 20 ноября в деревнях Ново-Выигрышная, Максимовка, Буреевка и Садомская Аромашевской волости на почве продовольственной разверстки произошло столкновение продотряда с крестьянами, сопровождаемое кровопролитием. На подавление власти отправили отряд. Территория волости была объявлена на осадном положение, созданы волостной и сельские ревкомы, проведены репрессивные мероприятия, десятки крестьян арестованы[931]. Подобных донесений в Тюмень с разных концов губернии поступало немало, особенно из Ишимского уезда. О вооруженных и кровопролитных столкновениях с крестьянами сообщалось штабом 61—й стрелковой бригады войск ВНУС 26 ноября, штабом 181—го полка 27 декабря, в декабре поступали донесения продотрядов о выступлениях и волнениях крестьян в ряде волостей: Аромашевской, Безруковской, Больше—Сорокинской, Уктузской. Ишимские власти выражали серьезную озабоченность настораживающим резким изменением отношения к Советской власти со стороны среднего и бедного крестьянства: из благожелательного оно стало враждебным[932].
Западно-Сибирское восстание началось почти одновременно в нескольких местах: первые очаги возникли независимо друг от друга в разных районах Ишимского, Ялуторовского, Тюменского, Тюкалинского уездов Тюменской губернии. Крестьянские волнения явилось ответом крестьян на действия продовольственных отрядов и местной власти по «выкачке» из деревень хлеба в счет продразверстки. О начале крупного восстания в губернии стало известно из донесений различных источников, сообщавших о вооруженных выступлениях крестьян против продотрядов и воинских формирований. 31 января 1921 г. поступило донесение по линии ЧК в Тюменскую губчека из Ишимского уезда о восстании на севере уезда – в Чуртановской и Челноковской волостях. В этот же день стало известно о восстании крестьян в Ларихинской волости – в деревнях Песьянское, Старо-Травнинское, Ново-Травнинское, Нижне-Травное. 1 февраля губернские власти получили информацию по линии войск ВНУС – о восстаниях в селах Абатское и Викулово. Позднее, 5 февраля 1921 г., по линии ЧК поступили донесения из Ялуторовского уезда о восстаниях в Слободо-Бешкильской, Ингалинской, Петропавловской волостях[933]. В других уездах, где не было продотрядов или войск, в январе происходило накапливание сил повстанцев.
6 февраля 1921 г. И. П. Павлуновский информировал президиум ВЧК о восстании крестьян в Тюменской губернии (Ишимском уезде) и в Омской губернии – в Тарском и Тюкалинском уездах. В телеграмме Павлуновского отмечались разрывы телеграфных и телефонных сообщений. Руководитель чекистов Сибири поспешил объявить центральному руководству о белогвардейском заговоре («руководит полковник Левицкий»), вооружении повстанцев «достаточным количеством пулеметов и винтовок». Однако общий тон доклада не содержал беспокойства: Павлуновский сообщал, что «вообще пока ничего страшного нет»[934]. В разговоре по прямому проводу 8 февраля 1921 г. с председателем Тюменской губчека Студитовым П. И. председатель Екатеринбургской губчека Тунгусков А. Г. оценил ситуацию следующим образом: «Беспокоиться нечего, сил вполне надежных достаточно… Советую при подавлении восстания не стесняться репрессиями»[935].
Телеграмма председателя Сибревкома И. Н. Смирнова Ленину от 9 февраля 1921 г. свидетельствовала о явной недооценке масштаба и силы восстания. Руководитель сибирского ревкома обязался восстановить в ближайшие два дня прерванное железнодорожное сообщение. Он докладывал, что восстание носит стихийный характер, вызванный тяжестью продразверстки и гужевой повинности. Отмечалось, что «перераспределение семян сводится по существу к новой разверстке». Крестьянское движение характеризовалось как неопасное. Последнюю успокоительную формулировку оценки ситуации в губернии повторил Тюменский губком РКП (б) в своем решении 17 февраля[936].
Примечательно, что во время секретного заседания Сибирского бюро ЦК РКП (б) 11 февраля 1921 г. руководители Сибири обсуждали не столько восстание, сколько перспективу продовольственной политики: продолжать ли прежний «нажим» на крестьянство или несколько ограничить его, устранив вопиющие «безобразия» продорганов, подобные тем, что совершались в Ишимском уезде. Основная часть участников совещания настаивала на необходимости «нажима». Омский губпродкомиссар Б. И. Монастырский видел в силовом подходе «психологический эффект» сильной власти. Председатель Сибирского продкомитета Коганович П. К. утверждал: «Уступишь одной волости, уступай другой. Вопрос – нажимать или нет. А как, это наше дело… Приходят три ходока, одного арестовываем, двух отсылаем назад сказать, что …жаловаться нельзя». Председатель Сиббюро и Сибревкома И. Н. Смирнов безоговорочно поддержал позицию Когановича: «Несмотря на восстания, нажим надо продолжать. Если кровь проливается, то пусть на пользу государству»
